| Например, Медный банк |
|
Н.П. Полянский. Воспоминания банкира
Н.П. Полянский ...Из истории Банка России В воспоминаниях подробно описываются все места службы Н.П. Полянского - видного чиновника Государственного банка, в разные годы бывшего управляющим нескольких его территориальных учреждений. В "Вестнике Банка России" уже были опубликованы отдельные отрывки мемуаров Н.П. Полянского, связанные с его пребыванием на посту управляющего Нижегородской конторой (1909-1917 гг.)*. Эта публикация вызвала живой интерес к "Воспоминаниям банкира", которые, несомненно, являются интересным источником сведений о работе и личных отношениях служащих Государственного банка, о жизни дореволюционной России. В этом номере публикуются воспоминания Н.П. Полянского, связанные с его пребыванием в Ярославской губернии, в городах Рыбинске и Ярославле. Рыбинск Приехал я в Рыбинск в ноябре месяце 1880 года. Остановился в гостинице Зимина на Крестовой улице. Не успел, что называется, ввалиться в номер, нам докладывают, что старший помощник контролера Николай Михайлович Воскресенский желает меня видеть. Входит невзрачного вида с красным лицом рябенький человечек и рекомендуется: - Счел долгом явиться ваш старший помощник. - Зачем, - говорю, - изволите беспокоиться? Ведь теперь всего один час дня и у вас должны идти занятия. - Нет, занятия у нас всегда оканчиваются к часу дня. Я теперь совершенно свободен. Не нужно ли с моей стороны каких-либо вам услуг? На мое удивление, что так рано они оканчивают занятия и что это должно быть неудобно для публики, он сказал, что публика к этому приучена, что в час дня заканчиваются занятия; и биржа, и что весь город в это время прекращает свою деловую жизнь. Обыватели расходятся по домам или гостиницам. Поблагодарив Воскресенского за любезность, я пожелал ему всего хорошего, но он не уходил, сказав, что желает кое о чем меня предупредить. Хотя я на это и поморщился, но все же приготовился слушать. Воскресенский начал на чем свет стоит разносить управляющего Николая Дмитриевича Погорельского и плести на него всевозможные гадости, причем особенно восторгался моим предместником Николаем Аркадьевичем Машновцовым, сумевшим после бывших при Погорельском растрат держать его в руках. Все это, а равно и сам мой помощник Воскресенский, произвело на меня отвратительное впечатление. Видимо, Воскресенский старался всячески меня против Погорельского вооружить. Думаю: "Ну, хорош, должно быть, ты и сам, мой милый!? Поблагодарив еще раз Воскресенского за желание быть полезным, я сказал, что напрасно он беспокоился знакомить меня с Погорельским; что я имею о нем очень хорошие сведения и что я во всяком случае приехал не ссориться с ним, а хорошо служить и делать свое дело, и что привык разбираться в людях по личному своему впечатлению. Послужу и все увижу сам, а пока до свидания. Первый мой выход был в церковь, чтобы отслужить панихиду по родителям, а затем пошел пройтись по городу, чтобы познакомиться на первое время хотя бы с главными улицами. Город произвел неважное впечатление: улицы узенькие, в том числе и главная Крестовая. Собор же в Рыбинске очень хорош. Зимой Рыбинск живет тихой местной жизнью; летом же во время навигаций с приходом хлебного каравана оживляется. Приезды иногороднего купечества бывали огромные, а также наплыв хлебных грузчиков и других чернорабочих. Оживление на Волге было очень большое. Караван с нагруженными хлебом баржами тянулся на несколько верст. Хлеб к Рыбинску идет со всей Волги, Камы и их притоков, а затем отправляется дальше на Петербург по Мариинской системе и по железной дороге, и уже в меньшей степени - вверх по Волге. Из Петербурга хлеб шел за границу. Народонаселение Рыбинска в летнее время увеличивалось в пять раз, то есть с около двадцати тысяч постоянных жителей тысяч до восьмидесяти и до ста. Жизнь летом в Рыбинске прямо-таки кипела. На Рыбинской бирже можно было встретить весь цвет приволжского купечества. Не проданный во время навигации прибывший в Рыбинск хлеб оставался зимовать в многочисленных местных амбарах до следующей навигации и частью перемалывался в муку на рыбинских мельницах. * * * На другой день приезда в Рыбинск я сделал визит управляющему Николаю Дмитриевичу Погорельскому и некоторым другим старшим служащим. Погорельский произвел на меня хорошее впечатление, но показался человеком с какими-то странностями. На все, что бы ему ни говорили, он имел привычку отвечать: "Что вы?.. Неужели?.." Так что приходилось по несколько раз сказанное ему повторять. Все же оказался он человеком неглупым и развитым. Но, как потом я убедился, любившим послушать, причем вечно находился под чьим-либо влиянием, и, что самое неприятное, этим пользовались всякие отбросы учреждения. Первое время по моем приезде он всецело был под влиянием одного из кассиров ? весьма грязноватого и глупого человека, а затем подпал под влияние возведенного им в секретари помощника контролера. Был ли Погорельский абсолютно корректен, я уверен не был, хотя, может быть, такая неуверенность с моей стороны была следствием разных на него наветов его же благоприятелей; но я во все время моей с ним службы держал себя начеку. Нельзя все же отнять от него, что он был очень опытный управляющий. Я от него многому научился. Правда, своей продолжительной службой он был несколько окрылен и часто своими административными действиями превышал свою власть, но я всегда, может быть, и во вред себе, по возможности его сдерживал: частью убеждениями в неверности его взглядов на дело, а частью и официальными на его имя заявлениями о неправильности принятых им решений. О наших домашних по службе столкновениях, очевидно, доходило стороной и до центрального управления, так как в Рыбинске бывали весьма частые ревизии, но [они] всегда сходили благополучно, так как я на него никогда никаких жалоб не приносил. Одним словом, наши с Погорельским служебные отношения сложились так, что я во все шестнадцать лет с ним службы был его нянькой. Проверять, правда, приходилось много, и мое усердие в этом Погорельскому не очень нравилось, так как это относил он с моей стороны к нему недоверию; но я продолжал делать свое дело, не обращая на него никакого внимания. Погорельскому при мне повезло. Он стал получать награды, между тем как ранее их не получал. Когда Николай Дмитриевич Погорельский вышел в отставку, а я был уже управляющим в Ярославле, то одному из моих ярославских сослуживцев пришлось ехать с ним по железной дороге в одном вагоне. К моему удивлению, он этому моему сослуживцу сказал, что меня всегда очень высоко ценил и виноват предо мною тем, что лет на пять задержал меня по службе. Что обо мне его спрашивало центральное управление, желая дать мне повышение, но он дал не вполне благоприятный отзыв; что он отлично знал, что я гожусь куда угодно, хоть даже в столичные города, но ему было неприятно как человеку старому видеть, что я во многом был осведомленнее его, так как я будто бы бесцеремонно позволял себе его учить. Совершенно уверен в том, что здесь что-нибудь не так, и, вероятно, какое-нибудь недоразумение. Я всегда по отношению к Погорельскому держал себя с большим тактом. Всегда был к нему вежлив и внимателен. Аккуратно через год Погорельский брал двухмесячные отпуска, а затем с такой же аккуратностью пользовался правом два месяца дополнительно похворать. Все это проделывалось им летом во время самой усиленной работы в Рыбинске. После хищения лет за пять до моего приезда в Рыбинск 25 тысяч рублей из разменного капитала бывшим контролером Ермолаевым Погорельский купил себе в Романовском уезде Ярославской губернии имение. Устраивая его, очень много проводил там времени. Мне за его отсутствием приходилось исправлять обязанности управляющего. Само собой разумеется, это все более и более втягивало меня в служебное дело. Прежде чем вступить в должность, я принял наперечет кладовую, то есть все капиталы и ценности и, составив об этом акт, послал его в центральное управление. Затем засел за свой столик и принялся за работу. Вскоре все сослуживцы мои оценили во мне сведущего работника, и дело, что называется, пошло. Во время моего приезда вакансия бухгалтера хотя и была замещена, но назначенный на эту должность секретарь Козловского отделения Густав Францевич Высоцкий еще не приехал. По приезде оказалось, что он мог только вести свой бухгалтерский мемориал. Дело же знал плохо. Каждый раз во время заключения годичных счетов я садился за его конторку и сходил с нее лишь после посылки балансовой с выводом прибыли или убытка телеграммы. С публикой отношения у меня установились самые лучшие. Квартира казенная была в нижнем этаже здания, в котором помещалось наше учреждение. Квартира порядочная, но первое время, пока не была построена кладовая наверху, в коридоре, или, вернее сказать, в прихожей моей квартиры, стоял часовой у двери в казенную кладовую. Внесло это, разумеется, большие для нашей жизни неудобства, но что же делать, приходилось с этим мириться. Бывали случаи, когда при возвращении ночью откуда-нибудь домой меня часовой до вызова разводящего и до выявления моей личности не впускал в свою собственную же квартиру. Запах в прихожей всегда был отвратительный. Во время какого-то тревожного по отношению возможных на кладовые нападений положения в моей прихожей было помещено чуть ли не полроты солдат. Но вскоре все образовалось. Кладовая для ценностей была построена наверху, а нижняя [часть помещения] предоставлена в мое распоряжение. Караул из прихожей был выведен. А затем, спустя три или четыре года, учреждение наше из дома Сыромятникова на Волжской набережной было переведено в дом Мыркина против городского театра. Помещения как для учреждения, так и для квартир служащих - управляющего, контролера, бухгалтера, кассира и заведующего зданием - были хорошие. * * * До марта месяца 1881 года жил я в Рыбинске один, занимаясь службой и устраивая свою квартиру. Мебель перевез из Пскова и частью добавил вновь приобретенной в Петербурге. Немного, что было нужно для хозяйства, купил в Рыбинске. За семьей во Псков пришлось съездить самому. Приехали в Рыбинск 1 марта 1881 года, в день убийства императора Александра II. Сделав с женой визиты, мы вошли в рыбинскую общественную жизнь. Каждое воскресенье по вечерам бывали в клубе. Затем среди наших знакомых образовался кружок для вечеров у себя по средам. Каждая среда падала на какую-либо семью по очереди, то есть одна среда, например, у Величко, другая среда на следующей неделе, у Горбуновых, затем опять на следующую среду у нас и так далее. В такой союз, сколько мне помнится, вступило восемь или девять семейных домов. Условия притом были по самой скромной программе. Все собирались рано, часам к восьми, к чаю. Затем садились за карты, а после карт - самый простенький, легонький ужин - и по домам. Спустя года два-три после моего приезда в Рыбинск я был избран в старшины рыбинского Коммерческого собрания, а затем и в старшины-казначеи. Обязанности старшин нес более десяти лет. В карты я играть не любил, а если и играл, то в винтик по маленькой, чтобы составить партию при отсутствии других партнеров. На бильярде играл много и с большим удовольствием. Очень хорошая в Рыбинске была библиотека. Выписывалось много новых книг и почти все лучшие журналы и газеты. Нигде я так много не охотился, как в окрестностях Рыбинска, и нигде не было так много дичи, как там. * * * Летом Рыбинск нехорош. Зелени в городе мало, очень небольшой бульвар по берегу реки Черемхи и небольшой садик около театра. Улицы узенькие и пыльные. Город переполнен "зимогорами", в особенности же набережная около пароходных пристаней. "Зимогорами" в Рыбинске называются рабочие-крючники, зарабатывающие летом на разгрузке барж с хлебом огромные деньги, но тут же их и пропивающие в местных темной руки явных и тайных притонах. Зиму эти рабочие остаются без дела и в полном смысле этого слова горюют. "Зима - горе для нас", - они говорят. Местные же рыбинские жители окрестили их одним общим наименованием "зимогоров". Очень разношерстная компания их составляется. Много из них действительно настоящих крючников по профессии, но много к ним людей по тем или иным причинам пристроившихся. Можно среди крючников встретить пропившегося родовитого помещика, расстриженного попа и прожившегося гвардейского офицера. Я лично видел носившего на спине кули с овсом крючника, отпускавшего между делом шуточки на отличном французском языке, и когда мой знакомый Иван Александрович Башилов обратился к нему с вопросом, где он этот язык выучил, то он ему ответил, что знает не только французский, но и немецкий, и английский, и тут же пьяным хриплым голосом сказал: А позвольте мне по этой причине на чай с вашей милости! Полученный от Башилова двугривенный быстро опустил в карман своих широких с заплатами шаровар. Все постоянные рыбинские обыватели летом разъезжаются по дачам: кто по своим, а кто и по арендуемым. Детям летом в Рыбинске решительно некуда деваться. Волга вся забита судами разных систем. Пароходы буксирные и пассажирские бегают ежеминутно. Без дачи в Рыбинске жить нельзя. Я дачи нанимал с двойной целью: во первых, для детей, а во вторых - для того, чтобы отдохнуть лично после продолжительной северной зимы и хорошенько у себя же дома поохотиться и запастись на следующую зиму здоровьем. * * * Служба моя шла своим чередом. Работать я не ленился, но дальнейшие движения затянулись. Может быть, это и к лучшему, так как, получив ответственное место контролера учреждения, я был еще очень молод. Мне было всего двадцать восемь лет. Думаю, что по своим годам в то время я был самым молодым из всех служащих, занимавших эту должность по всем провинциальным учреждениям. Искательностью по службе я не отличался, был очень скромен и самолюбив. В Петербург к начальству не ездил, а если и бывал там иногда, то в наше центральное учреждение заходил лишь для разъяснения каких-либо операционных дел в Инспекцию. В Канцелярию же, которая ведала личным составом, никогда не заглядывал. Меня, конечно, никто в центральном управлении из лиц, могущих иметь то или иное влияние на прохождение службы, не знал. Таким образом, оберегая управляющего Погорельского, а иногда и ссорясь с ним, работая как вол и в свободное время занимаясь охотой, я просидел на одном месте ровно пятнадцать лет. Думаю, что на этом самом месте в ожидании, что "жареный рябчик сам влетит мне в рот" я просидел бы и еще столько же, если бы не следующий печальный случай. Как-то во время заседания учетно-ссудного комитета были представлены на несколько десятков тысяч рублей одним из разорившихся купцов векселя, подписанные ничего не имевшей его родственницей. Я для того, чтобы не поднимать историю в комитете, один из членов которого в этом деле был заинтересован, сделал на учетном реестре официальную надпись, что векселя эти дружеские и что как предъявитель, так и векселедательница никакой ценности не представляют, и что при учете этих векселей учреждению грозят потери. Весь состав членов комитета со мной вполне согласился, и никто из членов этот реестр не подписал. В учете векселям было отказано. Какая этому была причина - не знаю, может быть, оскорбленное самолюбие, но управляющий Погорельский вспылил и наговорил мне грубых дерзостей. Я, к моему счастью, зная, что справедливость на моей стороне, сдержался; но тут же совершенно корректно при всех заявил, что чаша моего терпения переполнилась и завтра же еду в Петербург , не жаловаться на него, нет, но просить перевода, куда будет угодно моему начальству, так как дальше служить в Рыбинске не могу. Так на другой день и сделал. Явившись к товарищу управляющего Сергею Ивановичу Тимашеву, рассказал ему все случившееся и сослался на знающих меня бывших в Рыбинске во время моей там службы ревизоров , директора Александра Александровича Баранского и инспекторов князя Николая Петровича Долгорукова и Иосифа Петровича Грунского. Выслушав меня, Сергей Иванович спросил: - Вы лишь перевода просите, а не повышения? - Да, - отвечаю, - лишь перевода. - Ну, - говорит, - хорошо. Представьтесь управляющему Эдуарду Дмитриевичу Плеске. Я так и сделал, а затем уехал в Рыбинск и вступил в должность. Через несколько времени приехал в Рыбинск инспектор контор Григорий Викторович Зелинский, а месяцев через пять я получил назначение на должность управляющего Вологодским отделением. С сослуживцами своими расстался я очень трогательно. На обеде поднесли они мне чудный альбом со своими фотографическими карточками. Затем был сделан большой общественный обед в зале Рыбинского коммерческого собрания, на котором за деятельность в должности контролера учреждения мне был поднесен адрес от рыбинского и иногороднего, торгующего в Рыбинске купечества. И тут же на обеде за подписями городского головы и председателя биржевого комитета послана телеграмма вологодскому городскому голове Николаю Александровичу Волкову, в которой рыбинское городское общество, прощаясь со мной, поздравляло вологжан с моим назначением в Вологду. Благодаря этой телеграмме меня приняли в Вологде как своего старого знакомого. На мое перемещение в Вологду на должность управляющего имело также значение доброе слово обо мне Эдуарду Дмитриевичу Плеске со стороны знавшего меня по Рыбинску Василия Николаевича Коковцова, а также письмо Эдуарду Дмитриевичу статс-дамы Нарышкиной4 по просьбе княгини Елизаветы Михайловны Куракиной, с которой часто приходилось встречаться в Рыбинске во время ее приездов из мологского имения Куракиных Андреевского. Андреевское, старинное родовое имение князей Куракиных, содержалось всегда в большом порядке. Жили в нем по старине помещичьей жизнью, но лишь летом. Зиму Куракины проводили в Петербурге. Рядом с Куракиными были еще два имения, в которых приходилось бывать: имение Азанчеевых-Азанчевских и небольшое, несколько запущенное имение Соковниных Нескучное. Целы ли теперь и находятся ли в руках своих владельцев эти "дворянские гнезда"? А как в них в свое время жилось хорошо!.. Культурные хозяйства этих имений приносили несомненную пользу в деле просвещения окрестного населения и давали ему заработки. Ярославль Ярославль мне нравится. Проезжая из Вологды в Ярославль, я каждый раз думал, что хорошо бы при случае как-нибудь в него перекочевать. Много в нем зелени, чудные липовые бульвары и красавица Волга, на берегу которой этот город расположен. Своей тишиной на проезжающих он производит впечатление как бы мертвого города, но это далеко не так. В нем довольно много фабрик и заводов. Торговые обороты очень крупные, но все фабричные заведения, а также и торговые местности находятся как бы скрытыми от центра, и, наконец, это очень редкий в России город, в котором трудно определить, которая из улиц в нем главная. Отделение банка во вновь построенном доме находится на Варварьиной улице, около церкви Варвары Великомученицы. Недалеко от Ярославля находится известная Карзинкинская мануфактура, а также не очень далеко по Волге. Большая фабрика Норской мануфактуры Хлудовых6. В самом Ярославле крупные по своему производству табачные фабрики наследников Ивана Николаевича Дунаева, наследников Николая Александровича Вахрамеева и Федора Евграфьевича Вахрамеева. Затем по Волге, по дороге к Норскому посаду, идут москательная фабрика Дунаевых и колокольный завод братьев Оловянишниковых. Есть крупный лесопильный завод Жакова, а также в самом городе на берегу реки Которосли большая крупчатая мельница Ивана Александровича Вахрамеева, и есть несколько других в Ярославле разнородных фабрик, мельниц и заводов. В мое время железнодорожного моста чрез Волгу не было. Ездил перевозивший пассажиров с вологодской дороги на ярославскую и обратно небольшой пароходик купца Кашина. Странное дело: стоит только лишь переехать Волгу и ступить на заволжский берег, так сейчас же, как все говорили, "Сибирью запахло!". И действительно, сейчас же начнутся деревянные дощатые тротуары, маленькие домики и бедная растительность. С парохода на заволжской стороне на станции извозчиков почти никогда не бывает. Пассажиры шли пешком, передав вещи носильщикам, но и их не всегда можно было найти. Отделение по своей операционной деятельности оказалось из тихих. Если бы не дававшие материал для активных операций табачные фабрики и крупные ярославские крупчатые мельницы, то дела в Ярославле было бы мало. Ярославское купечество оказалось с большими оборотными запасными средствами и к кредиту прибегало в размерах крайне незначительных, имея большие капиталы в процентных бумагах во вкладах на хранение. В числе купечества нашлись и такие фирмы, как, например, мануфактурная Павла Александровича Привалова, которая никогда не выдавала векселей. Само собой разумеется, и выдаваемые ими векселя они хранили в своих сундуках, лишь изредка представляя их на комиссию. Служить в Ярославле было легко. Общественная жизнь также была не из шумных. Из клубов был один лишь музыкально-драматический кружок, но зато вечера в семейных домах были почти ежедневно. Во время моего приезда губернатором в Ярославле был Алексей Петрович Рагович, человек очень дельный и старого закала. Воспитывался он в лицее Цесаревича Николая. Женат был на дочери директора этого лицея Михаила Николаевича Каткова. Жена Раговича женщина была болезненная. Общественную жизнь вести не могла. Алексей Петрович хотя и не отказывался в некоторых домах бывать, но, видимо, этим тяготился, предпочитая сидеть дома за работой или за книгой. Человек же был очень добрый и милый. Скромность его равнялась застенчивости. Несомненно также и то, что человек он был очень нервный. Ушел он со службы ярославского губернатора во время революционного движения 1904?1905 годов, подав прошение об отставке сейчас же после обнародования манифеста 17 октября 1905 года. Мотивировал оставление им службы тем, что убеждений стоявшего в то время во главе правительства графа Сергея Юльевича Витте не разделяет. В отставке Алексей Петрович находился недолго. С уходом графа Витте он был назначен на должность товарища обер-прокурора Святейшего Синода. После ухода из Ярославля Алексея Петровича Раговича на должность губернатора туда был назначен Александр Александрович Римский-Корсаков. С Александром Александровичем [я] был знаком еще по Пскову и не один раз вместе с ним охотился у моих друзей Назимовых в Преображенском. Римский-Корсаков был тогда прокурором псковского окружного суда. Жили мы с Александром Александровичем за время службы в Ярославле хорошо и часто друг у друга бывали. * * * Вскоре составился у нас в Ярославле кружок очень милых знакомых. Собирались частенько то у тех, то у других и обедали вечерком. Особенно сплотило нас революционное время 1904-1905 годов. Все чего-то ждали и чего-то опасались. Нужно было находиться в курсе событий. Частые между собой общения и обмен получаемыми сведениями были необходимы. Как теперь помню, играли у нас вечерком как-то в винтик. Меня вызывают к телефону. Я подхожу. - Это вы, господин управляющий? - Да, - отвечаю, - я. - Говорит ваш доброжелатель. - Покорно благодарю, что вам угодно? - Я сейчас только вернулся с митинга в Демидовском лицее7, так говорили, что сегодня предполагается нападение на ваш банк. Советую принять меры. - Очень, - говорю, - вам благодарен. Меры у нас всегда приняты. Через несколько времени приходит к нам прокурор Николай Павлович Муратов. Я ему рассказываю о моем доброжелателе. - Пожалуйста, - говорит, - не беспокойтесь и давайте продолжать играть в винтик. К банку революционеров не подпустят и близко, везде на всех углах стоят казаки. Я в курсе этого дела. На казаков положиться можно. * * * Ярославль я любил. Жизнь в нем вспоминаю и теперь с большим удовольствием. Любил свою квартиру, любил, когда к нам по дороге в Москву или Петербург заезжал кто-нибудь из наших знакомых вологжан. Любил приезд рыбинцев. В Ярославле я познакомился с сыном декабриста Евгением Ивановичем Якушкиным и милой его женой Марией Александровной. Мария Александровна осталась моим другом и после отъезда из Ярославля. Я с ней встретился в Петербурге у ее племянника Ивана Павловича Шипова8. * * * Осенью 1906 года я получил предложение о назначении меня на должность управляющего перворазрядным Воронежским отделением. Немедленно согласился9. Вслед за этим получил от управляющего Государственным банком Сергея Ивановича Тимашева письмо, что он имеет в виду предоставить мне должность управляющего в Нижнем Новгороде, но так как вакансия там пока на некоторое время закрыта, то он предоставляет мне Воронежское отделение лишь временно. Причем во избежание излишней ломки советует ехать в Воронеж одному, оставив семью в Ярославле. Я так и сделал. Нанял в Ярославле частную квартиру, перевез в нее с казенной квартиры жену и детей, а сам уехал в Воронеж. На мое место в Ярославль был назначен управляющий Воронежским отделением Николай Андреевич Протопопов10, человек почтенный и в служебном деле опытный. За некоторое время до моего отъезда из Ярославля служащие отделения пожелали праздновать мой служебный тридцатипятилетний юбилей. Сделали обед и поднесли большой серебряный жбан для крюшона. На стаканах и жбане выгравированы мои вензеля. За оказанное внимание я всех их пригласил к себе обедать. В день празднования юбилея Сергей Иванович Тимашев прислал поздравительное письмо. Не обошлось также и без прощальных обедов во время моего отъезда. Члены учетно-ссудного комитета поднесли мне адрес. Получил также адрес и от служащих отделения. Расставаться с сослуживцами и добрыми ярославскими знакомыми было грустно. Жаль было покинуть и самый город Ярославль. На одном обеде кружком добрых знакомых в ответ на речь князя Ивана Анатольевича Куракина у меня явилась мысль в отчетной речи напомнить каждому из присутствующих на обеде, чем и какими воспоминаниями они мне милы. Начав с князя Куракина, семью которого я знал по Рыбинску, обошел своей речью весь стол. За обедом были Римские-Корсаковы, Евелина Ивановна Дебогорий-Мокриевич, Левестам, Грацианские, Дебольский, Манасеины, Мария Александровна Якушкина и много других. С каждым из них было у меня что вспомнить приятного из совместной жизни, а потому говорить было легко. Посмотрю на кого-нибудь и сейчас же вижу, кто чем мне мил. Всем это очень понравилось. Говорили, что вышло весело и оригинально. Когда я был в Ярославле, мой сослуживец по Государственному банку Григорий Викторович Зелинский, бывший в то время представителем Министерства финансов в Соединенном банке в г. Москве11, предложил мне занять должность директора-распорядителя Костромского коммерческого банка12 с очень большим по тому времени окладом, но я отказался. Банк этот после бывшего в нем директора Рузского, неосторожно увлекшегося в деловых сношениях с южным коммерсантом Шкафом13, шатался. Очень может быть, что при поддержке Государственного банка мне удалось бы его спасти, но дело во всяком случае было тяжелое. Служба же по Государственному банку у меня шла хорошо. Я был кандидатом в отделение первого разряда. 1 От нем. Аbzug спуск, отдушина. 2 Тимашев Сергей Иванович (1858?1920) - управляющий Государственным банком (1903-1909), министр торговли и промышленности (1909-1915). В 1893-1903 гг. занимал должность товарища управляющего Государственным банком. 3 Плеске Эдуард Дмитриевич (1852-1904) - управляющий Государствнным банком в 1894?1903 гг., сотрудник С.Ю. Витте, активный проводник реформы Государственного банка в конце XIX века. 4 Нарышкина Александра Николаевна (1839-1919) - статс-дама, жена обер-камергера Эммануила Дмитриевича Нарышкина. 5 Н.П. Полянский имеет в виду Ярославскую большую мануфактуру (осн. 1722), в 1857 г. купленную московским купцом И.А. Карзинкиным. Создав на ее основе товарищество (фирму), он расширил и обустроил территорию фабрик, выпускавших хлопчатобумажную пряжу, вату и ткани. Одно из наиболее крупных текстильных предприятий в России. 6 Товарищество Норской мануфактуры было основано в 1851 г. в Егорьевске братьями А.И. и С.И. Хлудовыми в виде льнопрядильной фабрики. В 1860 г. перенесено в Норский посад под Ярославлем, а в 1881 г. преобразовано в паевое товарищество. Фирма специализировалась на выделке льняных изделий и производстве хлопчатобумажной пряжи. В начале ХХ в. - одна из крупнейших текстильных фирм России; ее директором-распорядителем был Н.К. Прохоров. 7 Демидовский юридический лицей - одно из высших учебных заведений в России, основано на средства П.Г. Демидова. Открыто в Ярославле в 1805 году. До 1870 г. именовался Ярославским демидовским училищем высших наук. 8 Шипов Иван Павлович (1865-1919) ? министр финансов (1905-1906), министр торговли и промышленности (1908-1909), управляющий Государственным банком (1914-1917). 9 Назначение Н.П. Полянского на должность управляющего Воронежским отделением состоялось 27 декабря 1906 года. 10 Протопопов Николай Андреевич - управляющий Смоленским (1897-1901), затем Воронежским (1901-1906) отделениями Государственного банка. 11 Соединенный банк был создан в 1908 г. из трех банков разорившейся торгово-промышленной группы Л.С. Полякова при активном участии Министерства финансов Российской империи и французского капитала. К 1913 г. - крупнейший акционерный коммерческий банк в Москве. 12 Костромской коммерческий банк был учрежден в 1871 г. с капиталом в 300 тыс. рублей. Он кредитовал торговлю и промышленность Костромской и сопредельных губерний в формах учета векселей и выдачи ссуд. В начале 1900-х годов объявлен несостоятельным и ликвидирован в 1904 году. 13 Шкаф А.Д. - коммерсант, владелец банкирской конторы в Харькове. В начале ХХ в. разорился и бежал за границу. Перед Первой мировой войной вернулся в Россию, в годы войны входил в совет Русско-Азиатского банка.
Материал подготовлен Департаментом внешних и общественных связей "Вестник Банка России" от 4 октября 2006 года ? 54, от 11 октября 2006 года С. 55. |
